Неточные совпадения
И скоро поддававшийся
Как горю, так и
радости,
«
Великий грех!
великий грех!» —
Тоскливо вторил Клим.
И началась тут промеж глуповцев
радость и бодренье
великое. Все чувствовали, что тяжесть спала с сердец и что отныне ничего другого не остается, как благоденствовать. С бригадиром во главе двинулись граждане навстречу пожару, в несколько часов сломали целую улицу домов и окопали пожарище со стороны города глубокою канавой. На другой день пожар уничтожился сам собою вследствие недостатка питания.
Эти две
радости, счастливая охота и записка от жены, были так
велики, что две случившиеся после этого маленькие неприятности прошли для Левина легко. Одна состояла в том, что рыжая пристяжная, очевидно переработавшая вчера, не ела корма и была скучна. Кучер говорил, что она надорвана.
Я не спускал глаз с Катеньки. Я давно уже привык к ее свеженькому белокуренькому личику и всегда любил его; но теперь я внимательнее стал всматриваться в него и полюбил еще больше. Когда мы подошли к большим, папа, к
великой нашей
радости, объявил, что, по просьбе матушки, поездка отложена до завтрашнего утра.
Они вставали и засыпали счастливые и невинные; луга и рощи наполнялись их песнями и веселыми криками;
великий избыток непочатых сил уходил в любовь и в простодушную
радость.
— Нет, для вас
радость не
велика, а вот вы сначала посоветуйтесь с Константином Васильичем, — что он скажет вам, а я подожду. Дело очень важное, и вы не знаете меня. А пока я познакомлю вас, с кем нам придется иметь дело… Один из ваших опекунов, именно Половодов, приходится мне beau fr####re'ом, [зятем (фр.).] но это пустяки… Мы подтянем и его. Знаете русскую пословицу: хлебцем вместе, а табачком врозь.
И надолго еще тебе сего
великого материнского плача будет, но обратится он под конец тебе в тихую
радость, и будут горькие слезы твои лишь слезами тихого умиления и сердечного очищения, от грехов спасающего.
Вспоминая тех, разве можно быть счастливым в полноте, как прежде, с новыми, как бы новые ни были ему милы?» Но можно, можно: старое горе
великою тайной жизни человеческой переходит постепенно в тихую умиленную
радость; вместо юной кипучей крови наступает кроткая ясная старость: благословляю восход солнца ежедневный, и сердце мое по-прежнему поет ему, но уже более люблю закат его, длинные косые лучи его, а с ними тихие, кроткие, умиленные воспоминания, милые образы изо всей долгой и благословенной жизни — а надо всем-то правда Божия, умиляющая, примиряющая, всепрощающая!
Награды же никогда не ищи, ибо и без того уже
велика тебе награда на сей земле: духовная
радость твоя, которую лишь праведный обретает.
О да, мы будем в цепях, и не будет воли, но тогда, в
великом горе нашем, мы вновь воскреснем в
радость, без которой человеку жить невозможно, а Богу быть, ибо Бог дает
радость, это его привилегия,
великая…
— Веселимся, — продолжает сухенький старичок, — пьем вино новое, вино
радости новой,
великой; видишь, сколько гостей? Вот и жених и невеста, вот и премудрый архитриклин, вино новое пробует. Чего дивишься на меня? Я луковку подал, вот и я здесь. И многие здесь только по луковке подали, по одной только маленькой луковке… Что наши дела? И ты, тихий, и ты, кроткий мой мальчик, и ты сегодня луковку сумел подать алчущей. Начинай, милый, начинай, кроткий, дело свое!.. А видишь ли солнце наше, видишь ли ты его?
А главное —
великая, неожиданная
радость!
Веселое гулянье! Сердцу
радостьГлядеть на вас. Играйте, веселитесь,
Заботы прочь гоните: для заботы
Своя пора. Народ великодушный
Во всем
велик, — мешать с бездельем дело
Не станет он; трудиться, так трудиться,
Плясать и петь, так вдоволь, до упаду.
Взглянув на вас разумным оком, скажешь,
Что вы народ честной и добрый; ибо
Лишь добрые и честные способны
Так громко петь и так плясать отважно.
Спасибо вам на песнях и на пляске!
Уж тешиться, так тешиться!
Дуняша. Вы уехали в
Великом посту, тогда был снег, был мороз, а теперь? Милая моя! (Смеется, целует ее.) Заждалась вас,
радость моя, светик… Я скажу вам сейчас, одной минутки не могу утерпеть…
Единственный человек, который мог разделить и горе и
радость великого дня, не мог даже ответить.
Другие червячки жили долго и превращались иногда, к
великой нашей
радости, в хризалиды или куколки.
Барин наш терпел, терпел, — и только раз, когда к нему собралась
великая компания гостей, ездили все они медведя поднимать, подняли его, убили, на
радости, без сумнения, порядком выпили; наконец, после всего того, гости разъехались, остался один хозяин дома, и скучно ему: разговоров иметь не с кем, да и голова с похмелья болит; только вдруг докладывают, что священник этот самый пришел там за каким-то дельцем маленьким…
Мать засмеялась. У нее еще сладко замирало сердце, она была опьянена
радостью, но уже что-то скупое и осторожное вызывало в ней желание видеть сына спокойным, таким, как всегда. Было слишком хорошо в душе, и она хотела, чтобы первая —
великая —
радость ее жизни сразу и навсегда сложилась в сердце такой живой и сильной, как пришла. И, опасаясь, как бы не убавилось счастья, она торопилась скорее прикрыть его, точно птицелов случайно пойманную им редкую птицу.
Когда окинешь добрыми глазами землю, когда увидишь, как нас, рабочих, много, сколько силы мы несем, — такая
радость обнимает сердце, такой
великий праздник в груди!
Для всех воскрес Христос! Он воскрес и для тебя, мрачный и угрюмый взяточник, для тебя, которого зачерствевшее сердце перестало биться для всех
радостей и наслаждений жизни, кроме наслаждений приобретения и неправды. В этот
великий день и твоя душа освобождается от тяготевших над нею нечистых помыслов, и ты делаешься добр и милостив, и ты простираешь объятия, чтобы заключить в них брата своего.
И эти люди — христиане, исповедующие один
великой закон любви и самоотвержения, глядя на то, что они сделали, не упадут с раскаянием вдруг на колени перед Тем, Кто, дав им жизнь, вложил в душу каждого, вместе с страхом смерти, любовь к добру и прекрасному, и со слезами
радости и счастия не обнимутся, как братья?
Велики вы, славны, красивы, горды, переходит имя ваше из уст в уста, гремят ваши дела по свету — голова старушки трясется от
радости, она плачет, смеется и молится долго и жарко.
Это было после обеда. Слон зашагал по Большой Пресне, к
великому ужасу обывателей и шумной
радости мальчишек и бежавшей за ним толпы. Случилось это совершенно неожиданно и в отсутствие его друга сторожа. Другие сторожа и охочие люди из толпы старались, забегая вперед, вернуть его обратно, но слон, не обращая внимания ни на что, мирно шагал, иногда на минуту останавливаясь, поднимал хобот и трубил, пугая старух, смотревших в окна.
— «Так, говорит, богородица —
великая мать сыра земля есть, и
великая в том для человека заключается
радость.
— О да, Кириллов, да, но она лучше всех! О да, всё это будет без благоговения, без
радости, брезгливо, с бранью, с богохульством — при такой
великой тайне, появлении нового существа!.. О, она уж теперь проклинает его!..
Цель была достигнута: Катрин все это стихотворение от первого до последнего слова приняла на свой счет и даже выражения: «неправедные ночи» и «мучительные сны».
Радость ее при этом была так
велика, что она не в состоянии была даже скрыть того и, обернувшись к Ченцову, проговорила...
— Да, вероятно, тем известием о племяннике, которое я имел неосторожность ему сообщить… Этот нерассудительный Иван Петрович просил меня о том… Я, не подумав, согласился, и так мне теперь это грустно и досадно на себя… Вместо
радости привез человеку на именины горе
великое…
— Не навеки, Никита Романыч, — улыбнулась грустно Елена, — а только здесь, в этой жизни. Так должно было быть. Не личила бы нам одним
радость, когда вся земля терпит горе и скорбь
великую!
Велика была
радость москвитян, когда упали наконец леса, закрывавшие эту церковь, и предстала она во всем своем причудливом блеске, сверкая золотом и красками и удивляя взор разнообразием украшений.
Настала
радость великая; такая
радость, что и в светлое Христово воскресенье не бывает такой.
Думаю я про него: должен был этот человек знать какое-то
великое счастье, жил некогда
великой и страшной
радостью, горел в огне — осветился изнутри, не угасил его и себе, и по сей день светит миру душа его этим огнём, да не погаснет по вся дни жизни и до последнего часа.
Но едва успеваем сказать здесь, всемилостивейшая государыня, вашему императорскому величеству крайние чувствия искренности нашей за милости твои; едва успеваем воскурить пред образом твоим,
великая императрица, нам священным и нам любезным, кадило сердец наших за благоволения твои, уже мы слышим новый глас, новые от тебя
радости нового нам твоего великодушия и снисхождения.
— Сбегай, родимый, сбегай!.. Сотвори тебе господь многие
радости!.. Сбегай, батюшка, скажи отцу: Кондратий, мол, просит. Надобность, скажи,
великая, беспременная… Он, верно, не откажет… Сбегай, родной, я здесь погожу…
Кучер, в рваном, линючем армяке, в вихрастой плешивой шапке, с подвязанной щекой, остановил своих дромадеров, по-видимому к
великой их
радости, у подъезда театра, и из кареты легко выпорхнула стройная девушка в короткой черной шубке с барашковым воротником и такой же низенькой шапочке, какие тогда носили учительницы.
Домна Пантелевна. Там еще, конечно, что Бог даст, а все-таки женихом зовем. Познакомилась она с ним где-то, ну, и стал к нам ходить. Как же его назвать-то? Ну и говоришь, что, мол, жених; а то соседи-то что заговорят! Да и отдам за него, коли место хорошее получит. Где ж женихов-то взять? Вот кабы купец богатый; да хороший-то не возьмет, а которые уж очень-то безобразны, тоже
радость не
велика. А за него что ж не отдать, парень смирный, Саша его любит.
Я люблю этот
великий момент в бедной красками и звуками жизни северной природы, когда смерть и немое оцепенение зимы сменяется кипучими
радостями короткого северного лета.
Неведомые, прекрасные, раскрывались они перед ее внимательным взором; со страниц книги, которую Рудин держал в руках, дивные образы, новые, светлые мысли так и лились звенящими струями ей в душу, и в сердце ее, потрясенном благородной
радостью великих ощущений, тихо вспыхивала и разгоралась святая искра восторга…
Но, что бы ни приходило в голову его, одно чувствовалось неизменно: певучая
радость и такой
великий и благостный покой, какой бывает только на Троицу, после обедни, когда идешь среди цветущих яблонь, а вдалеке у притвора церковного поют слепцы.
— Не поминайте меня лихом, Иван Андреич. Забыть прошлого, конечно, нельзя, оно слишком грустно, и я не затем пришел сюда, чтобы извиняться или уверять, что я не виноват. Я действовал искренно и не изменил своих убеждений с тех пор… Правда, как вижу теперь, к
великой моей
радости, я ошибся относительно вас, но ведь спотыкаются и на ровной дороге, и такова уж человеческая судьба: если не ошибаешься в главном, то будешь ошибаться в частностях. Никто не знает настоящей правды.
Шульц не любил первой беды, хотя бы она его обходила и издалека. Из наблюдений собственных, из старческих поверий, как и из слов
великого Шекспира, Шульц состроил убеждение, что
радости резвятся и порхают в одиночку, а «беды ходят толпами», и старушка-горе неспешлива.
— Что поработать-то! Я с моей
радостью великою.
Ей-ей, свет мой,
велика мне печаль, что тебя, света моего —
радости, не вижу».
И в самом деле, достигнутая форма —
великая победа, торжество и
радость; она всякий раз — высшее, что есть.
Схватили меня, обняли — и поплыл человек, тая во множестве горячих дыханий. Не было земли под ногами моими, и не было меня, и времени не было тогда, но только —
радость, необъятная, как небеса. Был я раскалённым углём пламенной веры, был незаметен и
велик, подобно всем, окружавшим меня во время общего полёта нашего.
И начнёт рассказывать про море. Говорил он о нём, как о
великом чуде, удивительными словами, тихо и громко, со страхом и любовью, горит весь от
радости и становится подобен звезде. Слушаем мы его, молчим, и даже грустно от рассказов его об этой величавой живой красоте.
— От
радости, от предчувствия
великих красот, кои будут сотворены! Ибо — если даже в такой суетной и грязной жизни ничтожными силами единиц уже создана столь велия красота, — что же будет содеяно на земле, когда весь духовно освобождённый мир начнёт выражать горение своей
великой души в псалмах и в музыке?
Как познали мы с нею друг друга, то оба заплакали, сидим на постели обнявшись, и плачем, и смеёмся от
великой и не чаянной нами
радости супружества. До утра не спали, целовались всё и разговаривали, как будем жить; чтобы видеть друг друга — свечу зажгли.
То вдруг нахлынет такая
радость, что хочется улететь под облака и там молиться богу, а то вдруг вспомнится, что в августе придется расставаться с родным гнездом и оставлять отца, или бог весть откуда придет мысль, что она ничтожна, мелка и недостойна такого
великого человека, как Коврин, — и она уходит к себе, запирается на ключ и горько плачет в продолжение нескольких часов.
Вера Филипповна. Потап Потапыч, при вашей жизни, продли вам бог веку, я исполнять вашу волю с
радостью готова; искать бедных, утешать их, помогать им я нисколько не считаю себе в тягость, а даже за
великое счастие. И благодарю вас, что вы наградили меня таким счастием.
Какое воображение без сладкого душевного чувства может представить себе Монархиню, Которая, одною рукою подписывая судьбу государств, другою ласкает цветущие Отрасли Императорского Дома, и Которая, прерывая нить
великих политических мыслей, оставляя на минуту заботы правления, отдыхает сердцем в семейственных
радостях и, так сказать, дополняет ими счастие добродетельной Монархини?